Уродец уселся на бронзовую перекладину чернильницы, сбросив ногою тростниковую вставку пера, чтобы поместиться поудобнее. Затих.
Сонпольев рассматривал его лицо. Худое, серое, гладкое. Маленькие, ярко блестящие глаза. Большой рот. Оттопыренные уши, островатые сверху.
Сидел, уцепившись за перекладину руками, как обезьяна. Сонпольев спросил:
- Любезный гость, что же ты мне скажешь? И в ответ зазвучал механически-ровный, неприятно-резкий, словно ржавый голосок:
- Человек с одною головою и с одною душою, вспомни свое прошлое - свое первоначальное прошлое тех древних дней, когда ты и он жили в одном теле.
И снова смех, сверлящий слух, резкий, звонкий.
Пока еще смех звучал, гость механически перекувырнулся, стал на руки, и Сонпольев увидел, что утолщенный предмет на месте хвоста был второю головою. Она ничем не отличалась, по-видимому, от первой. Малость ли размеров была тому причиною, или в самом деле обе головы ничем не отличались - только Сонпольев не нашел никакой разницы. Руки вывернулись как на шарнирах, и стали совсем, как ноги, и первая голова потускнела и спряталась между этими руками-ногами; то, что раньше казалось ногами, так же механически повернулось и двигалось, как настоящие руки.
С удивлением смотрел Сонпольев на своего странного гостя. Гость кривлялся и плясал. И когда наконец затих, постепенно смолкая, его смех, вторая голова заговорила:- Сколько у тебя душ, сколько сознании, знаешь ли ты это? Ты гордишься дивною дифференциацией твоих органов, - вот, думаешь ты, каждый член моего тела исполняет свои, строго определенные функции. Но, глупый человек, скажи мне, чем ты сохраняешь память о своих прежних переживаниях? В той же голове теснится весь твой и прижизненный, и пожизненный опыт. Ты мудришь и хитришь над и под порогом своего жалкого сознания - но беда твоя в том, что у тебя только одна голова.
Гость залился опять своим ржаво-звонким хохотом - и на этот раз хохотал особенно долго. Хохотал, и в то же время плясал. Кувыркался. Становился кверху одним боком, на одну руку и одну ногу - если еще можно было так различать его четыре конечности, - и они опять механически вывертывались и тогда обнаруживалось, что наросты на его боках - тоже головы. И каждая в свой черед говорила и хохотала. Гримасничала. Дразнила. Сонпольев крикнул в бешенстве:
- Замолчи!
Гость плясал, кричал и хохотал.
Сонпольев думал:
"Схватить бы его, раздавить. Или ударом тяжелого пресса размозжить на месте злую гадину".
А гость все хохотал и кривлялся.
"Взять его руками нельзя, - думал Сонпольев, - он, может быть, прожжет или опалит руку. Не разрезать ли его ножом?"
Он открыл перочинный нож. Быстро направил нож острием в середину туловища гостя.
Четырехголовое чудовище собралось в комочек, замахало всеми четырьмя лапами, и залилось пронзительным хохотом. Сонпольев бросил нож на стол. Крикнул:
- Злая гадина! Чего ты от меня хочешь?
Гость вскочил на островерхую крышку чернильницы, стал там на одной ноге, вытянул руки вверх и закричал пронзительно и гнусаво:
- Человек, с одною головою, вспомни свое далекое прошлое, когда ты и он были в одном теле. И когда вы вместе пошли на опасное дело. Вспомни пляску, пляску в страшный час.
Стало вдруг темно. Хохот звучал, хриплый и гнусный. Голова кружилась...
Из мрака медленно выдвигались легкие колонны, невысокий потолок. Тускло горели светочи. Красные в сладком воздухе зыблились их огненные языки. Переливно пела флейта. В легкой пляске мерно двигались ноги, - прекрасные юношеские ноги.
И чудилось Сонпольеву, что он молод и силен, что он пляшет вокруг пиршественного стола. На него глядит обрюзглое, наглое, пьяное лицо, пирующий хохочет, - ему весело, ему нравится пляска полуобнаженных юношей. Чудится Сонпольеву - бешеная злоба душит его, и мешает ему исполнить замысел. И он в быстрой пляске проносится мимо пирующего, и руки его дрожат. Багровый туман ненависти застилает его глаза.
Но в то же время пробуждается его вторая душа, хитрая, ласковая, кошачья душа. Юноша улыбается торжествующему, и снова в плавной пляске проносится мимо него ласковый, нежный отрок. Пирующий хохочет. Нагие ноги юноша и его обнаженный торс веселят хозяина пира.
И снова ненависть, застилающая глаза багровым туманом, сотрясающая руки злою дрожью. И снова хитрая улыбка ласкового юноши.
Кто-то Злобно шепчет:
- Долго ли мы будем кружиться напрасно? Пора. Пора. Кончай же!
Усилие дружных воль. Две души сливаются в одну. Ненависть и хитрость. Легкое, плавное движение, - сильный удар, - легкие ноги уже уносят юношу в быстрой и красивой пляске. Хриплый крик. Смятение. Все смешалось...
И снова темно.
И очнулся Сонпольев: тот же уродец пляшет на столе, и кривляется, и хохочет.
Сонпольев спросил:
- Что же это? Гость сказал:
- В этом юноше две обитали души, и одна из них теперь твоя, душа пламенных чувств и страстных желаний, вечно несытая, дрожащая душа.
И задрожал сверлящий уши смех. И заплясал уродец. Сонпольев
крикнул:
- Стой, плясун! Ты, кажется, хочешь сказать, что вторая душа того древнего юноши живет в тщедушном теле этого ненавистного, смуглого мальчишки?
Гость перестал смеяться и прокричал:
- Человек, ты наконец понял то, что я хочу тебе открыть. Теперь, может быть, ты догадаешься, зачем я пришел к тебе и кто я.
Сонпольев переждал резкое дрожание смеха, и ответил своему гостю:
- Ты - соединяющий души. Но отчего же ты не сделал этого при нашем рождении?
Урод зашипел, съежился, завертелся, потом приостановился, выбросил кверху одну из своих боковых голов и прокричал: